Формальными целями начавшейся 30 лет назад Чеченской войны было «наведение конституционного порядка» и защита русскоязычного населения. В реальности же по итогам войны Чечня стала зоной беззакония, а русское население в ней практически исчезло. Об этом в беседе с «МО» рассказал Муса Ломаев. В 13 лет он впервые стал беженцем из Чечни, а после возвращения подвергся пыткам правоохранителей и вынужден был бежать в Европу.
— Как бы ты в общих чертах рассказал о Чечне до войны?
— Чечня до войны — это зеленый край, это люди, которые понимают, что такое Чеченская республика, это люди, которые в кои-то веки получили независимость и твердо стоят на ногах. Это чеченцы, которые в 1991-м году в одночасье оказались в своем независимом родном краю. Находясь в городе Грозном, они не являются «чурками», они имеют право говорить на чеченском языке, и никто на территории Чеченской республики никто не может им сказать, что чеченское — это дикость.
Перед началом Первой русской-чеченской войны, это конец 1993 — начало 1994 годов, была очень патриотическая атмосфера. Все в республике было нацелено на то, чтобы создать парламент, укрепить чеченскую власть, создать чеченскую валюту и прекратить действия оппозиции, которая была проплачена Российской Федерацией.
26 ноября была попытка штурма города Грозного так называемой оппозицией. Сейчас мы знаем, сколько бойцов из нее было подготовлено Российской Федерацией в своих военных учреждениях. Мы знаем, какие именно войска там участвовали, кто именно с Российской стороны был заинтересован в эскалации этого конфликта, но тогда мы не знали всего этого. 26 ноября, когда уже вся техника оппозиции была разбита, и чеченцы вытаскивали из танков и бронетранспортеров живых солдат, они были крайне удивлены, что среди них есть в том числе и чеченцы. Это было крайне удивительно, что чеченец может пойти с оружием в руках, тем более на российской броне, против своего брата.
26 ноября была эйфория победы над оппозицией, но уже 11 декабря нависла угроза, черная туча над всей Чечней. Нам объявили, что Российская Федерация с трех сторон официально вводит войска, и почему-то чеченцам пытаются объяснить, что это восстановление конституционного строя. Мы уже три года живем в своем государстве, у нас парламент, у нас институты власти, у нас потихоньку налаживается экономическая ситуация, а тут Российская Федерация объявляет, что, оказывается, нужно восстанавливать конституционный строй.
— А где ты тогда был?
— Мне 13 лет. Меня, как и моих друзей, очень сильно доставало то, что нам не дают посмотреть другие каналы телевизора. Все от молодежи до стариков были заняты патриотичными каналами, по местному телеканалу постоянно крутили, что чеченцы в кои-то веке получили независимость, и теперь нам нужно построить свое государство. Были митинги, я много раз со своими родственниками на них оказывался. Я видел Джохара Дудаева, других людей, которые выступали на этих митингах. Атмосфера была наполнена патриотическими веяниями. 11 декабря началась война, и чеченцы до конца не осознают, что это такое. Мы не можем поверить, что наши города будут стерты с лица земли. Никто не собирается покидать свои дома, никто не собирается прощаться со своими накопленными богатствами.
Моя семья выехала только 24 декабря из Грозного. Мы уехали в Дагестан к родственникам. Аккуратно собрали все вещи, аккуратно закрыли двери и ворота. Никто не думал, что российские солдаты будут ходить по дворам, по домам, и то, что они не смогут унести, будут все это либо сжигать, либо просто расстреливать из автомата. Первый раз в своей жизни я стал беженцем в 13 лет. Вся сводка с фронта была показана телевидению, по российским каналам: как идет, как происходит штурм, как происходят всякие налеты, бомбардировки и прочее.
— А что говорили в семье, когда смотрели федеральное ТВ?
— Что российская армия вероломно напала на Чеченскую республику, которая уже три года является независимым государством, что Российская Федерация, только образовавшись, почему-то вдруг напала на Чечню. Мы тогда еще не знали свою историю. Я, например, не знал, что была Кавказская война, что мы более 25 лет воевали во время царской империи. Мы думали “как же так?” Как только началась война, я вдруг узнал, что в моем классе со мной, оказывается, учатся русские. Я понятия не имел, что они русские.
— Расскажи об отношениях чеченцев и русских до войны поподробнее.
— Я вдруг, как и другие чеченцы, обнаружил, что в нашем классе учатся Костя, Саша, Юра. Оказывается, это русские, а мы просто не знали. Понимаешь? Не было такого понятия, и как только война началась, оказалось, это русский, это чеченец, это ингуш, а это осетин.
Российская Федерация где-то к лету 95-го года запустила пропаганду о том, что война началась в Чечне из-за геноцида русских в Чечне, и для нас это было удивительно, потому что вот мой дом, вот по соседству живет дядя Вася, через два дома живет тетя Дуся, Надя, Валентина. Эти соседи живут рядом с нами всю жизнь. Согласно российской пропаганде, геноцидом этих русских занимались чеченцы. Но вот предмет геноцида до сих пор он не найден. Потому что его нету.
Когда началась война, чеченцы смогли уехать в свои родовые села, смогли уехать в Дагестан, кто-то смог уехать в Ингушетию. Мы смогли разгрузить город Грозный от присутствия лишних мирных жителей. Но вот русскму населению города Грозного некуда было выехать. Они остались, и подавляющее большинство погибших от авиаударов, были русские. Наравне с убитыми русскими солдатами, мирные русские также лежали на улицах города Грозного.
К 95-му организовали сбор убитых. Их свозили на окраину города Грозного. Подавляющую часть убитых мирных на улицах города Грозного они вывезли в район русского кладбища. Я лично это видел своими глазами, потому что недалеко от этого места была наша школа, и до войны мы к Вечному огню ходили через это кладбище. 9 мая мы ходили туда, чтобы возложить цветы памятнику Неизвестному солдату.
Там были вырыты длинные силосные ямы. Первый раз, когда мы обнаружили эти ямы, они были открыты, и там лежали тела убитых. Потом, через несколько дней, когда мы пришли, эти ямы были уже закопаны, и везде, где лежали тела, были колышки с бирками. Конечно, потом эти колышки сгнили, и в этой территории осталось как бы безмолвным напоминанием о том, что под этой землей лежат убитые грозненцы.
Когда равнинная часть города Грозного была оккупирована российскими войсками, какой-то части русских дали возможность выехать в Ставрополь. Им инициировали компенсации, когда они оставляют свое жилье, получают взамен компенсацию, плюс землю в Ставропольском крае и в Ростовской области. Подавляющее большинство тех, кто не погиб, уехало именно туда. Лишь очень маленькая часть русских осталась на территории Чечни к 95-му году, и все это случилось благодаря российской военщине. Именно российская армия одну их часть убила, а другой политическое руководство сделало такое предложение, что они уехали.
Наши соседи рассказывали, что им очень сложно жить на новом месте. Некоторые из этих русских вернулись, как, например, наша соседка Надя. Она рассказывала, что их там называют чеченцами и не дают местные русские жить. Поэтому некоторые приезжали обратно, но большинство осталось на территории Ставропольского края.
Пропаганда о геноциде русских в Чечне не прижилась, и к начало 96-го года они уже перестали говорить об этом в СМИ. Нас повсеместно упрекают в том, что был геноцид русских в Чечне, что русских выселяли из домов, как только вот советская власть разрушилась, что убивали в своих домах, что из квартир выгоняли. Вот я лично по приказу своих родителей долгое время охранял дома своих русских соседей. Нам было просто категорически запрещено заходить внутрь, тем более брать что-то. Мы должны были просто проследить, чтобы калитка была закрыта, двери входные были закрыты, окна не были разбиты. Максимум, что нам разрешалось, – это есть орехи, которые растут во дворе.
До 1999 года эти дома пустовали, а соседку Надю, о которой я говорил, убили русские федералы уже во время Второй русско-чеченской войны. Среди белого дня пришли, зашли в дом, застрелили мать, которая лежала в постели, а потом и саму Надю в соседней комнате. Мы нашли их тела.
— То есть она уехала во время Первой войны, потом вернулась обратно, потому что ее не приняли как чеченку, и дома ее убили?
— Да, это где-то 2002 год. Среди белого дня пришли люди к гражданке не чеченской национальности. Зашли в дом, пробыли внутри некоторое время и просто ушли. Выстрелов слышно не было, но потом мы обнаружили, что они убиты.
— Насколько религиозным было чеченское общество до войны и как это изменилось после?
— Например, взять моих родителей. Обычные советские люди. Ничего такого, что в последние годы к нам прилипло, весь этот радикальный ислам, ничего такого даже близко не было. Чеченцы всегда руководствовались адатами, которые очень близки к религии ислам. Не обязательно нужно было подчеркивать, что ты мусульманин. Достаточно было знать, что ты чеченец. Это автоматом говорило о том, что ты мусульманин и соблюдаешь нормы шариата и адаты, которые тоже не очень далеки от шариата.
Сказать, что до начала Первой войны чеченцы были такие яростные приверженцы ислама будет сложно. Люди, которые защищали город Грозный в Первую войну, в подавляющем большинстве называли себя мусульманами, но не исповедовали как таковой ислам. Обряды не соблюдали. Это было такое номинальное понимание, что ты мусульманин. Долгое время Советский Союз боролся с религиями. Соответственно, в то же самое произошло в Чечне.
После 70-летнего вакуума, где религия ислам у нас ограничивалась обрядами на свадьбу и похороны, к нам начал поступать полноценный ислам, который мы должны были маленькими чайными ложками употреблять, а нам его водопадом залили.
— А кто залил?
— Разные религиозные проповедники, которые могли приехать. Чеченцы, которые оказались студентами в Сирии, в Египте, в Саудовской Аравии, они приезжали и рассказывали про ислам, о котором чеченцы практически и не знали. Поэтому в 98-м году получилось такое расслоение общества. Случилась стычка между традиционным исламом, который ограничивался обрядами и молодым исламом, который российская пропаганда тут же окрестила ваххабизмом. Дальше события развивались по экспоненте, и мы оглянуться не успели, как к ноябрю 1999 года уже оказались в новой войне.
— С чем можно сравнить Чечню на сегодняшний день, как тебе кажется?
— Сирия. Башар Асад. Сирия, которая сейчас открывается всему миру после падения режима Асада, вот такую же Чечню мы откроем после падения путинского режима. Те же секретные тюрьмы, те же массовые захоронения, те же массовые казни. Потому что люди в Чечне доведены до отчаяния. Это же такая картинка, что там все красиво и все под контролем. Так же было и в Сирии, так же и в Ираке при Саддаме Хусейне.
Парень из Ирака мне рассказывал, когда я был в лагере для беженцев, что вот он вышел утром на работу и, проходя мимо площади, видел, что за ночь там повесили людей на столбах. И если даже это твой брат там повешен, ты должен был пройти мимо тела, не придав никакого значения. Он рассказывал мне про это, а я вспоминал Чечню. Когда мы просыпались утром, то обнаруживали либо похищенного соседа либо тела убитых людей. Причем в подавляющей большинстве те трупы, которые российская армия скидывала, были заминированы. У нас много погибших людей, которые погибли, просто повернув это тело, чтобы посмотреть, кто это, и взрывались.
Нынешняя Чечня — это Сирия Башара Асада. Вот до такого состояния доведен чеченский народ. Что и говорить, если два соседа, которые всю жизнь жили рядом, выйдя на лавочку, боятся сплетничать, потому что его слова могут оказаться в какой-то папке и к нему ночью постучатся. Причем его даже не будут скручивать. Эти времена прошли. Если в тебе стучатся, то ты просто прощаешься со своим детьми, женой, родителями и молча выходишь.