Вчера Верховный суд признал ЛГБТ-сообщество “экстремистской организацией”. ЛГБТ-люди массово покидать Россию Однако переезд в безопасную страну – не гарантия лучшей жизни. Так, несколько дней назад в Нидерландах покончил с собой 24-летний беженец из России Михаил Зубченко.
“Это уже третья утрата в этом году [...]. Смерти в лагерях беженцев, особенно ЛГБТИК+, становятся тревожной тенденцией. Это уже не просто происшествие, а крик о помощи. Правительству и СОА необходимо пересмотреть политику размещения беженцев из уязвимых групп”, – написала европейская организация LGBT World Beside.
Еще в сентябре в редакцию “Можем объяснить” обратился 30-летний друг Михаила – Салим, проживающий в том же лагере в городе Эхт на юге Нидерландов. Он пытался обратить внимание общественности на проблемы, с которыми сталкиваются ЛГБТ-беженцы в лагерях. В частности, отсутствие должной медицинской помощи и психологической поддержки, бюрократия и непрозрачность процедуры предоставления убежища.
“Смерть Миши – очередное следствие этих проблем. Мы, беженцы, никому не нужны. Никто не говорит и не показывает, как мы живем. А живем мы ужасно. Никто не говорит, что мы нуждаемся в помощи, в представительстве. Да, нам дали защиту. И я благодарен за это. Искренне. Но это не значит, что теперь мы обязаны молчать, когда нас поражают в правах. Хотя многие действительно боятся говорить, боятся осуждения”, – сказал Салим в беседе с “МО”.
Мужчина находится в Эхте уже больше года – с октября 2022. Решение о переезде он принял после нападения гомофобов, ужесточения закона о “гей-пропаганде” и объявления частичной мобилизации. “У нас небольшой лагерь, здесь живут где-то 400 человек. ЛГБТ-беженцев здесь человек 15-20. Это не только русскоязычные ребята”, – говорит Салим. По его словам, в других нидерландских лагерях проживают куда больше представителей секс-меньшинств. А с признанием в России ЛГБТ движения экстремистским, их поток только усилится.
Публикуем рассказ Салима Алеулова
О погибшем
Миша был чудесным, очень светлым и добрым. Мы познакомились в апреле в медпункте на территории лагеря. Он туда зашел погреться перед тем, как поехать к сестре. Он был прикреплен к нашему лагерю, приезжал отмечаться каждый вторник, но фактически жил у сестры. Пока она не выгнала его из-за того, что у него было обострение тревожности. Тогда он приехал жить в лагерь. Это было где-то в середине мая.
Он приехал сюда в очень тяжелом состоянии моральном. Он не понимал практически ничего, что происходит вокруг. Потерял свой рюкзак в поезде, пока ехал. В рюкзаке были все принадлежности, документы.
Я как мог помогал ему, но он был очень скромным и закрытым человеком. Мы ходили в церковь на службу. Я не верующий, но для него это было важно.
Я бы мог предугадать, что он собирается закончить жизнь самоубийством. Но в последнее время мы не общались по личным причинам. Я беру на себя часть вины за его смерть. Он пытался обратить на себя внимание, но из-за сильной обиды я всё игнорировал.
Тело Миши обнаружили не на территории лагеря. Администрация лагеря особо никак не отреагировала. Только на ресепшене поставили портрет Миши с годами жизни и свечкой. Никакой официальной информации и подробностей у нас нет. Когда мы пытались связаться с его сестрой, она сказала, что ничего не будет говорить.
О причинах самоубийств
Самые главные катализаторы для людей, которые здесь заканчивают жизнь самоубийством, – это отказ в предоставлении убежища и нехватка поддержки. За этот год это уже второй случай суицида именно в нашем лагере, третий случай в Нидерландах. И это я говорю только о ЛГБТ-сообществе.
Миша был бисексуалом. Бисексуалы в Нидерландах редко получают позитив на ВНЖ. Несколько недель назад, перед его смертью, у него прошло второе интервью, после которого как раз выносится решение о предоставлении ВНЖ или об отказе в этом. Я думаю, что он мог получить отказ и это могло стать одной из причин.
Где-то полгода назад покончила жизнь самоубийством транс-девушка, я ее тоже знал, но не близко. До этого я видел как в большом нидерландском беженском чате она спрашивала про эвтаназию. И вместо того, чтобы как-то ее поддержать, люди начали ее чуть ли не травить, смеяться над ней, обесценивать ее переживания.
Об основных проблемах
Самая главная проблема – неопределенность. Вот нас селят в лагерь, говорят, что ждать второго интервью нужно максимум 15 месяцев. 15 месяцев проходят, ничего не меняется. И ты ничего не можешь с этим сделать, потому что упираешься в бюрократию. Мы пишем жалобы, но приходят одни отписки.
Я не могу трусы с носками себе купить. А почему? Потому что я год не имел права работать. По закону мне обязаны через 6 месяцев после того, как меня приняли, выдать ИНН местный. Но его выдали только через год.
Еще одна проблема – непрозрачность. Кто-то через два месяца после приезда получает ВНЖ, а кто-то, как я, ждет 15 месяцев. А кто-то вообще два года. Это все настолько рандомно, русская рулетка. Когда у нас была встреча с чиновником из IND в лагере, мы задали ему вопрос, почему так происходит. Он ответил, что кому-то везет, а кому-то не везет.
Один раз у меня украли деньги, я обратился в полицию, но они сказали, что у меня недостаточно доказательств. Хотя был даже номер счета мошенников. Я обратился в организацию, которая помогает беженцам. Мне сказали: “Извините, мы помогаем только гражданам Украины”.
У нас есть адвокаты. Их предоставляет государство бесплатно. Но проблема в том, что они ничего не делают. Когда ты пишешь адвокату, он либо тебе не отвечает, либо отвечает очень долго. И что-то типо: “I don't know”, или “I have no idea”. И везде, куда мы ходим, нам говорят: “Извините, но мы вам ничем не можем помочь”.
Если бы у меня были хоть какие-нибудь инструменты для общения с бюрократией, я бы, конечно, не предъявлял бы никому никаких претензий. Но дело в том, что у нас нет этих инструментов. Мы в серой зоне.
Еще одна проблема – медицина. Где-то месяц назад я проснулся от дичайшей ломящей боли в животе. Я пошел на ресепшн, позвонил в скорую помощь. Чувствую, что уже не могу от боли стоять. И вместо того, чтобы приехать, они минут 20 с переводчиком по телефону спрашивали у меня всякие вопросы. В итоге я им говорю, молю их уже: “Пожалуйста, ну, мне очень плохо”. Они такие: “Да, мы понимаем, но вызов скорой – это очень дорого. Вы выпейте пару таблеток парацетамола и потом сходите в свой медпункт”.
У другого мальчика из центрального лагеря лопнул аппендицит. И скорая к нему не приехала. Чудом, просто чудом ему успели вырезать.
Еще у меня, например, грыжа межпозвоночная. Я привез собой свидетельство из России, снимки. Я просил матрас потолще, чтобы у меня спина не болела. А мне сказали, что ваше МРТ было сделано слишком давно, год назад. Сделали свое МРТ и сказали, что грыжа рассосалась. Ну это абсурд просто, это невозможно. В итоге мне посторонняя неравнодушная женщина купила и прислала матрас.
Суицид – это самое страшное, что может случиться. Но, помимо этого есть также наркомания, алкоголизм. Люди отчаялись и начинают заниматься саморазрушением. Не резко, как Миша, а потихонечку.
Нам нужно хоть какое-то представительство, чтобы мы могли послать жалобу или обращение в какой-то объединенный центр, в общественную организацию. Политики, которые сейчас в эмиграции, постоянно говорят о том, как они будут улучшать жизнь россиян, когда придут к власти. Но ребят, мы здесь, мы тоже в Европе. Нас не один десяток и не одна сотня человек. И помощь нам необходима сейчас.
Это у всех такие проблемы, у всех. Я вам вот говорю честно, с кем бы я ни общался из русского ЛГБТ-комьюнити, у всех всегда одни и те же проблемы. И мы не можем на них вообще никак повлиять.