С объявления о смерти Навального прошло четыре дня. Вопросов по-прежнему больше, чем ответов. Обществу до сих пор не известны причины гибели политика, а тело родственникам не выдают. В то же время обстоятельства смерти обросли слухами, вбросами и домыслами. «Можем объяснить» поговорил c правозащитницей Анной Каретниковой, экс-аналитиком УФСИН по Москве, об условиях колонии, в которой находился Навальный, и странностях в поведении тюремного ведомства.
М.О.: В пятницу вы сказали, что смерть из-за тромба -- такую версию сразу же вбросили через госСМИ -- это совершенно стандартный диагноз, который ставят всем не глядя, как причину смерти. И чуть позже другие специалисты, которые соприкасаются с пенитенциарной системой, сказали, что тело может на этих экспертизах проводить очень долго. На сегодня, по прошествии четырех дней, что мы можем еще сказать про странности в истории о смерти Навального?
А.К.: Некоторые вещи удивляют. Этот странный диагноз ТЭЛА (тромбоэмболия легочной аретрии – ред), и очень удобный диагноз, был опровергнут -- я пользуюсь общеизвестными источниками. Было сказано, что это некий синдром внезапной смерти, но синдром внезапной смерти это тоже не заболевание, а состояние. И после смерти при проведении экспертизы причина этой внезапной смерти все же должна быть выявлена. С другой стороны, как вчера было сказано, экспертиза еще не проводилось, поэтому откуда возникла версия теперь об этом синдроме, тоже не совсем понятно.
М.О.: Кто из замов директора ФСИН есть отвечает за «особенных», политических, VIP-осужденных?
А.К.: Я работала не в центральном аппарате ФСИН, а в московском управлении службы. Совершенно очевидно, что контроль за особыми осужденными и следственно арестованными, лежит, конечно, на главном оперативном управлении. Возможно, также на управление "М". Откуда они получают команды? Я полагаю, что они через директора получают команды от неких высших структур, которые им указывают, как обращаться с особо подконтрольными, к которым, безусловно, относился Алексей Навальный.
М.О.: Кто начальник вот этого оперативного управления ГУФСИН?
А.К.: Не знаю сейчас, к сожалению. И вообще пыталась особо не лезть в эти дела, потому что я подозреваю, что это те же люди, которые, в общем, за мной тоже охотятся и добились моего отъезда.
МО: Можно ли сказать, что в зависимости от статусности осужденного зависит, на каком уровне принимается решение, о том, как его содержать и что с ним делать?
А.К.: Я думаю, на уровне администрации президента, а может быть и на уровне самого президента принимаются решения. В случае с менее известными политическими заключенными, то оно принималось на уровне управлений, но в какой-то момент, мне представляется, когда эти политические заключенные стали статистически значимой частью тюремного населения, то это решение было передано наверх. Отняли у мест лишения свободы, у колоний, у следственных изоляторов право самим решать, что с ними делать, когда сформировались группы поддержки политзаключенных, когда это стало одним из значимых направлений оппозиционной деятельности, тогда это решение было передано куда-то выше. Об этом говорят бесконечные заключения в карцер, которых раньше не было. Когда Навальный находился в 99/1, в СИЗО-1, ФСИН России, он ни в каких карцерах не сидел. Ничего такого не происходило ни с Алексеем Гориновым, ни с Яшиным, ни с Азатом Мифтаховым, почти ни с кем. А потом это пошло чередой. И с Владимиром Кара-Мурзой то же самое. То есть, очевидно, они решили выработать какой-то свой единый ответ на этот вызов по формированию группы поддержки политических заключений, думаю так.
М.О.: В чем логика этого ответа? Почему надо отвечать, по сути, пытками, а не наоборот смягчать?
А.К.: Логика, наверное, кроется в векторе развития всего нашего государства. Нужно как можно больше запугать общество, нужно как можно больше изолировать политических заключенных, чтобы показать, что так будет с каждым.
М.О.: Режим в этих карцерах, ШИЗО, насколько он опаснее и тяжелее для здоровья, насколько человеку уязвимее там?
А.К.: С точки зрения условий существования, он тяжелее намного. Человек находится чаще всего один – в карцере всегда один, в ШИЗО, возможно, двое. Потому что ты лишен возможности получать посылки, передачи, продукты какие-то с воли. Кстати, в СИЗО и в карцере ты ограничен и в переписке, в отличие от ШИЗО в колониях. Ты ограничен в общении, ты не можешь общаться с другими людьми, у тебя нет ничего, у тебя есть койка, которая в 5 или 6 утра пристегивается к стене и исчезает, маленькая табуретка, столик, у тебя уносят посуду после еды. И известно, что Алексей Навальный неоднократно судился за то, чтобы ему давали ручку, карандаш, бумагу больше, чем на час, чтобы успеть написать как заявление, жалобу так и письма своим близким.
М.О.: Как это бьет по здоровью человека, как это бьет по всей системе организма?
А.К.: Часто там холодно, тем более за полярным кругом это, наверное, очень холодно, потому что зимой холодно даже в Москве в таких помещениях. Потому что когда ты не получаешь подготовленную передачу, ты вынужден питаться только баландой, так называемой. Наше питание, к сожалению, тюремное, не очень хорошо, и оно подрывает кислотно-человеческий баланс человека, потому что вся эта пища, ну, всего 144 приказа об аукционных закупках, эти продукты, как правило оказывают очень низкого качества, и не содержащие в себе витаминов, и всего, что необходимо для поддержания этого баланса. Да и сами нормы питания очень невеликие, и взрослому мужчине, того, что ему полагается по фсиновским приказам на день, не хватает.
М.О.: То есть можно ли сказать, что бесконечное содержание его в ШИЗО, даже если никакого не было специального дополнительного указания, это само по себе это по сути убивало его организм или ослабляло максимально его организм?
А.К.: Максимально ослабляло, разумеется. Убивало ли и убило ли в результате, тут не мне гадать, но то, что вообще это и издевательство постоянным помещением в ШИЗО, и издевательство над здоровьем, это безусловно. Это помещение шестиметровое, там практически ничего нет животное в клетке находишься на клетках хотя бы прозрачная.
М.О.: В том, что происходило с ним последние месяцы – изоляция от адвокатов, перевод в другую колонию — вы видите какие-то странности, что-то необъяснимое?
А.К.: Мы все это видим, но можно ли это назвать странным? Оно совершенно лежит в русле логики того, кто принимал подобные решения. Да, изоляция, да, арест адвокатов -- это особая форма изоляции, причем жестокая и, на мой взгляд, беззаконная, в том числе и по отношению к адвокатам. Потом ужесточение условий постоянное. Сколько дней он провел в ШИЗО? Почти год, 300 дней. И потом перевод в самую-самую-самую даль, и мы полагали, что это сделано для того, чтобы максимально его изолировать. Его ведь к тому же еще не отдавали письма от близких. Оперативное отдел, цензор, поясняли, что там содержится какая-то информация о готовящихся преступлениях, письмах от его супруги и детей. И мы полагали что все это связано с тем что как можно дальше его загнать чтобы заизолировать полностью. Насколько это связано с тем что произошло потом мы можем только гадать.
М.О.: Когда в пятницу появился пресс-релиз ФСИН, журналисты сразу нашли там ряд несостыковок. Кто-то говорил, что скорая так быстро не могла приехать в Харп. Еще заметили, что прогулки проходят в 6 утра, а ФСИН сообщил, что это было после полудня. Вам что бросилось в глаза?
А.К.: Больше всего меня в этой истории смутило появление на сайте управления информационного сообщения о смерти. Я примерно себе представляю, каким образом на сайтах управления появляются пресс-релизы. Есть четкая инструкция служебная, где написано, что мы размещаем на сайтах, например, что наши осужденные сыграли в футбол, или пришел батюшка и что-то там святой водой освятил. С уверенностью могу сказать, что сообщения о смерти тех или иных осужденных на сайтах управления региональных не появляются никогда. Если кто-то такое разместит вдруг по собственной инициативе, такой человек будет очень строго наказан. Система виз вертикальная, иерархическая, и понятно совершенно, что такое сообщение могло появиться только с многочисленными согласованиями, и на это просто не хватало времени, если смерть действительно произошла в то время, в которое она произошла. Это меня очень сильно смущает и заставляет задумываться о том, что события все же произошли немного раньше.
М.О.: Немного раньше это когда, уточните, пожалуйста.
А.К.: Может быть накануне, я не исключаю.
М.О.: Считаете ли вы странной историю с отказом выдавать тело? Что обычно происходит в подобных случаях?
А.К.: Эту историю я считаю скорее возмутительной. Мне кажется, что в любом случае, мать должны были пустить к телу и сказать, «вот ваш сын, простите, не уберегли, а теперь оставим еще на месяц в рамках доследственной проверки, простите нас». Но этого ничего не произошло, по-моему, это отвратительно цинично и безобразно, но тело действительно может оставаться в морге, оно может оставаться в распоряжении лица, осуществляющего доследственную проверку. Этот строк действительно может быть продлен до месяца. И в рамках этой проверки должны проводиться оперативные мероприятия, если есть такая необходимость, должны проводиться экспертизы, если необходимо – повторные экспертизы. С точки зрения системы тут нет ничего странного. Мы сталкивались с такими ситуациями. А с точки зрения какой-то человеческой безобразно же выглядит.
М.О.: Может быть в этом другой умысел: они не хотят, чтобы она, чтобы кто-либо и она, чтобы кто-то посторонний сейчас увидел это тело, потому что если она, никого же не пустили внешнего. Если ни мать, ни кто-то другой не увидит это тело, значит они не увидят чего-то на этом теле, чего они хотят скрыть.
А.К.: Разумеется. Возможно, они хотят что-то скрыть, иначе бы они это тело показали.
М.О.: То есть я к тому, на вашей практике было, что там непонятно, ну что там, какая-то сложная история, но все-таки родню к телу пускают в морги?
А.К.: Да, родных пускают, и даже иногда родным удается увидеть какие-то там гематомы непонятные, и что-то такое, и потом они требуют проведения экспертизы, повторных экспертиз. Были случаи, правда, когда тела держали долго, не обращаясь к родственникам умершим, которые просили оказать содействие, но на это мои полномочия не распространяются, потому что с момента, когда выпущена проверка, это дело находится уже не в распоряжении ФСИН, а в распоряжении лица или группы, проводящей эту проверку.
М.О.: Можно ли сказать, что если бы они хотели показать миру, нам, Европе, если бы все было, как они говорят, что тромб оторвался, если бы они хотели показать, что они чисты, они бы сделали иначе все. Если бы у них была возможность и желание показать миру, что они чисты, что их руки не в крови.
А.К. Я полностью согласна, что если все чисто, если человек умер, потому что заболел, то, казалось бы -- просто покажите. Я не требую сейчас даже выдать, хотя я присоединяюсь к тем, кто требует выдать тело матери, но просто покажите. Мы хотим знать, что человек умер, мы хотим знать, что это он, мы хотим знать, что у него голова на месте, руки и ноги, что его не пытали. Но этого не происходит по разным причинам. Либо скрывают, либо просто вот такая система. А худший вариант, который я могу предположить, но все-таки издеваются. Или чего-то боятся.
М.О.: ФСИН в своем сообщении указал, что, Навальному стало плохо на прогулке – не в камере, не ночью. Это обстоятельство имеет значение? Часто ли прогулочный дворик или перемещения по периметру колонии становятся местом, в котором с осужденным может что-то произойти?
А.К.: На прогулке много чего может произойти, могут быть и вымогательства, и избиения: может ошибиться сотрудник и посадить арестантов с другими арестантами, с которыми им не полагается быть. Это первая привязка. Мне кажется подозрительным, что они упомянули эту прогулку, тем более, что там имеются какие-то расхождения по времени. Все говорят, что прогулка была в 6.40, а умер, там констатирована смерть где-то в районе полудня. Поэтому совершенно очевидно, что если прогулка была по графику в 6.40, то прошло довольно значительное время между моментом статации смерти и тем, как он вернулся с прогулки. Вот зачем они дают эту привязку? Может быть, чтобы привязать все-таки к конкретному дню, и может быть, все-таки все произошло раньше, чем бы оно ни было.
М.О.: Сколько человек работают в этой колонии и сколько из них могут знать хоть что-то и впоследствии сообщить журналистам или сторонникам Навального? Сколько могло быть случайных свидетелей в тот день, или с особенными осужденными контактируют специально закрепленные люди?
Можно ли ожидать утечку, или все фсиновцы держатся за свою службу, и вообще не сочувствуют политзаключенным?
А.К.: С одной стороны, там должны работать очень проверенные люди, но с другой стороны, учитывая, насколько это отдаленное место, там работают те, кто живет поблизости. Колонии такого плана являются градообразующими. Сколько людей может знать – зависит от того, что произошло. Если действительно кто-то накануне приезжал, соответственно, его кто-то пропускал. Это были часовые на КПП, в курсе оперотдел. Если это что-то другое, то значит все и было по-другому. Тогда нам правду могут рассказать врачи, которые столкнулись с внезапной остановкой сердца. Какие шансы, что кто-то расскажет? Я думаю, сейчас их кошмарят по полной программе все эти проверки, которые туда выдвинулись. А учитывая, что у нас всегда идет директива, «не делай что-то плохого, не пытать», а ни в коем случае не сделать так, чтобы информация вышла за стены учреждения, представляете, что у них там происходит? Я думаю, они уже пять раз пожалели, что в эту колонию переведли Навального. Поэтому дело не в проверенности, я думаю, а в том, что сейчас им очень страшно, потому что еще не определен стрелочник, еще не определена позиция ФСИН, о том, что собственно, произошло: произошла случайная случайность или все-таки кто-то в этой случайности виноват. То есть там все гадают, кого сейчас сделают крайним.
М.О.: А могут?
А.К.: Ну а почему нет? Какого-нибудь медика, который плохо проводил реанимационные мероприятия. Какого-нибудь инспектора, который вовремя не глянул в глазок камеры и не посмотрел. Как скажут, так и поступят. И сейчас там все в чудовищном ужасе. И тут уже не идет речь о сочувствии, даже если человек не гад, а насколько-то порядочен, и может быть, хотел бы рассказать.
М.О: Насколько важна в данном случае фигура вот этого начальника колонии, Калинина. Раньше он занимался бизнесом, и вообще не из системы пришел, был судим за превышение полномочий, и что именно его вытаскивают и ставят в эту пыточную, важную колонию. Насколько фигура этого человека, важна во всей этой истории?
А.К.: Я думаю, что личность не важна ни насколько. Система настолько иерархическая и командная... хотя. Я задумалась. Я знаю, допустим, двух начальников из восьми московских следственных изоляторов, которым, если что-нибудь такое предложат, они, может быть, возбухнут. Скажут «а точно я это должен делать? Извините, повторите там ваш приказ». Но все остальные будут... не хочу грешить, не знаю. Если бы мне дали приказ «убей его», я бы сказала: «Вы чего, вообще охренели? Я пошла», но не уверена, что все остальные сказали бы то же самое.
М.О.: Если начальника колонии Калинина или начальника УФСИН по ЯНАО повысят и переведут центральный аппарат, а Калинина, например, поставят начальником по ЯНАО, может ли это значить, что их наградили за участие в этой операции?
А.К.: На свой вопрос вы ответили сами. Так же, как судьи федеральные после того, как рассмотрят 2-3 политических дела «с душком», переходят на работу в Мосгорсуд. В общем, к сожалению, в современных реалиях так и есть.