13 июля Любови Лизоновой исполнилось 18 лет, свой день рождения она встретила в СИЗО-1 города Чита. В апреле этого года школьницу приговорили к 3 годам и 6 месяцам колонии за граффити «Смерть режиму», которое она нарисовала на окраине Читы в осенью 2022 года вместе со своим другом, 19-летним Александром Снежковым (его приговорили к 6 годам колонии). Уголовные дела на молодых людей завели сразу по трем статьям: о призывах к терроризму (ст. 205.2 УК РФ), экстремизму (ст. 280 УК РФ) и о вандализме по мотивам политической ненависти (ч. 2 ст. 214 УК РФ). Позже в отношении Лизуновой преследование по статье о вандализме было прекращено из-за того, что она несовершеннолетняя.
Сначала Лизунову отправили под домашний арест, но в апреле этого года поместили под стражу за нарушение режима. Она стала первой несовершеннолетней школьницей, которую отправили в СИЗО за антивоенный протест. Лизунова и Снежков внесены в перечень террористов и экстремистов.
Егор Балазейкин — 17-летний гимназист из Ленинградской области. В ноябре 2023 года его признали виновным в покушении на теракт и приговорили к 6 годам колонии (ч. 1 ст. 205 УК РФ). В феврале прошлого года Егор кинул в здания двух военкоматов бутылки с моножидкостью (обвинение не смогло доказать, что она была зажигательной). Он сделал это после того, как его дядя погиб на войне в Украине. Ни в одном из случаев не произошло возгорания, никто из людей не пострадал, не был причинен материальный ущерб. Единственные последствия поступков Егора — мокрые пятна на стенах и битое стекло на асфальте. В мае этого года Егора внесли в список экстремистов и террористов. С марта 2023 года Егор находится в СИЗО-5 Арсеналка в Петербурге, где не получает должную медицинскую помощь при аутоиммунном гепатите.
Юные политзеки ответили на вопросы «МO» о своей жизни в СИЗО.
— Как ты себя чувствуешь физически и ментально?
Любовь: Сегодня (4 июля) ровно три месяца моего пребывания в этих стенах и могу сказать, что я вполне успешно адаптировалась. Чувствую себя хорошо, как физически, так и ментально. Первый аспект удается поддерживать в рамках нормы благодаря физическим нагрузкам и йоге. Благополучие второго — продукт убеждений, неравнодушия других людей и «пробного периода» в виде домашнего ареста.
Человеческое в человеке продолжало существовать, когда его распинали на крестах и мучили в тюрьмах. Оно жило в монотонном существовании, в тщетной борьбе с нуждой, в безрадостном труде. Сила жизни очень велика и самое совершенное насилие не может поработить эту силу, оно может только убить ее. Ну а я, как видно, жива.
Егор: Ментальное состояние мое подавленно из-за состава камеры, томления на одном месте, невозможности даже сдвинуться просто, хоть даже и этапом. Вот эта подавленность и на физическом здоровье скажется.
— У тебя есть возможность общаться с близкими по телефону?
Любовь: Разрешения на звонки пока не получила, довольствуюсь письмами. Это, разумется, лучше, чем полное отсутствие связи с семьей: лишь бы знать, что близкие в порядке.
Егор: Наверное, это самый тяжелый вопрос из всех. Безусловно тяжко очень с этим бумажным общением сейчас мне. Особенно если речь идет о самых родных людях. Хотя, справедливости ради, раньше регулярно я виделся с матушкой, с отцом — свидания, суды, видеоконференцсвязь, следственные действия, звонки… Кстати, на удивление, но вот бывший начальник учреждения шел навстречу мне, свидания были. Сейчас, видимо, вплоть до Архангельска не увижусь с ними. Понимание было от человека, у меня же — взаимно хорошее отношение. А так, пару недель назад, может, дней двадцать — виделся с родными на обследовании. Свидания не было около месяца. Вообще, скажу, что реально непросто мне в последнее время из-за этого.
— Чем ты занимаешься в СИЗО? У тебя есть доступ к образованию?
Любовь: Круг занятий тут сильно ограничен, понятное дело, так что выжимаю все соки из доступного! Много рисую и пишу, конспектирую любой учебный материал, который попадается под руку, читаю художественную литературу. Наконец-то закончила изучать собрание трактатов Аристотеля объемом в 1400 страниц, сейчас жду самоучитель по французскому. В общем, тут речь идет больше о самообразовании, чем о школьном обучении или его подобии. Планирую ЕГЭ сдать здесь при первой возможности.
Егор: В последнее время три вещи: книги, письма, спорт. Если больше пишу, меньше читаю. Но физическая активность всегда в противовес умственной идет. Телевизор-то есть, конечно, но лучше бы не было, честно. Печальная вещь эти современные российские ТВ-каналы.
— Какие у тебя отношения с сокамерниками?
Любовь: В камере нас трое. Девочки младше меня – 17 и 14 лет. Одна здесь за убийство, вторая за то, что якобы снимала на видео изнасилование. Отношения у нас мирные, доброжелательные, больше соседские, чем товарищеские. Помогаем друг-другу, чем можем, никакой иерархии.
Егор: Ну, это вообще бредовая ситуация сейчас. Подобных людей не встречал никогда. Можно понять глупость, но никогда нельзя понять гнили. Пятнадцать месяцев я жил здесь и пятнадцать месяцев говорил, что здесь есть достойные люди, есть те, с кем хочется пообщаться после выхода, есть те, с кем я сидел бы один на один хоть весь шестилетний срок. Кому желал я удачи, желал бы всего наилучшего в жизни. Но… сейчас ощущаю отвращение. Не могу себя пересилить, чтобы не испытывать хотя бы гнев. Статьи разные (убийства, изнасилования, терроризм, тяжкие телесные с летальным исходом). Иерархии здесь априори быть не может, здесь работает принцип: по праву сильного, по причине слабого… Все, больше ничего. И 131-ые, 132-ые статьи (изнасилование несовершеннолетней, насильственные действия сексуального характера – прим. ред.) могут жить более, чем достойно, если обладают духом и силой воли…
— А с сотрудниками СИЗО?
Любовь: Сотрудники СИЗО ко мне относятся нейтрально. Без негатива, но и без явного сочувствия, что естественно. В общем и целом, достаточно неплохо. Точно без всякого давления.
Егор: Бывает, с пониманием, бывает, без. Так или иначе, в рамках закона. Ну, есть конечно моменты разные (медицина, образование, книги), но думаю, что все преодолено, все решено. Потом: не может же администрация изолятора взять и меня положить в больницу стационарно. Не в их полномочиях же.
— Поделись веселым моментом из заключения (если такие были).
Любовь: Назову пару радостных моментов. В июне (тогда нас было четверо в камере) поздравляли одну из девочек с днем рождения. Повезло, что она спала днем, иначе сюрприза ровно в 00:00 не получилось бы. Мы максимально тихо приготовили торт, украсили его, наклеили на стену большую надпись «С днем рождения!» из листов А4, даже песню написали для нее. В полночь разбудили и поздравили. Обычно здесь так не принято, но мы посчитали нужным. Тюремная жизнь — эталон стабильности и тишины. Каждый день ты видишь только серость, бетон и кусочек неба через двойную решетку. Ждать света бесполезно, надо светить самостоятельно. Именинница была рада, долго пили чай, общались. А на следующий день сотрудники отчитали нас за надпись на стене. Запрещено тут положительные эмоции дарить и испытывать — можно только плакать, и то тихо.
Второй момент был в конце апреля, сразу после приговора. Нас со Снежком (Александр Снежков – прим. ред.) отвезли из суда в СИЗО. Из машины в здание заводили без наручников, без особенно строгого сопровождения. Саша зашел первым, спустя некоторое время переступила порог СИЗО я. Поднимаю голову, он стоит посреди коридора один, лицом ко мне. Подошла к нему и впервые за 15 долгих месяцев обняла, крепко-крепко. И столько противоречивых эмоций было в этой минуте. Только что мы узнали, что ближайшие годы проведем в заключении, вдали от семей, друзей и привычной жизни. Только что мы с болью смотрели на слезы матерей в зале суда, поспешно их успокаивая. В голове две пугающих цифры, еще не до конца осознанных — 3 и 6. Но вот мы стоим посреди этого мрака, как раньше, в обнимку, и я понимаю, что все не зря. Что есть по крайней мере один человек, ни на секунду меньше не предавший, и я прямо сейчас чувствую его тепло. Что есть в этом мире нерушимые вещи, и одна из них – наша дружба. Дружба и борьба за свободу — вот содержание моей юности. И в этих двух составляющих нет места слабости или трусости. И не посещало меня с того дня отчаяние, не захватывало уныние. Ведь мы не одиноки.
Егор: Несколько точно есть. Помню, когда мы в футбол играли во дворе. У меня сокамерник был, хороший парень, интересный. У него рост два метра и размер обуви 50. Так вот, ему частенько на ворота пустые мяч выкатывают, он с места ногу вот эту свою поднимает, замахивается и… Ну и всегда кроссовком своим в ворота попадает. А вот мяч улетает вообще непонятно куда, в сторону от ворот.
А вот второй случай уже с другим сокамерником был: узбек, довольно смешной парень, ему тоже в несложных ситуациях не везло, он тогда выбежал один на один с вратарем, размахнулся, ударил по мячу, но промахнулся. Попал по бетону, картинно упал (знаете, как профессиональные футболисты симулируют, ныряют). Естественно, мяч укатился, но самое забавное, что парень этот начал тогда радостно кричать “Г-О-О-О-Л-Л-Л!”. В общем, сумбур, но тогда смешно было.
— А теперь грустным моментом.
Любовь: Самый грустный момент – приговор. И грустно в основном за родителей. Но сейчас все в порядке, они знают, что я отлично справляюсь с этим этапом. Подробно расписывать не буду, ибо все суды похожи друг на друга.
— Куда ты собиралась поступать? Чем хотела заниматься до заключении?
Любовь: Хотела поступать на журналистику, нравится работать с текстом и информацией. Рассматривала разные гуманитарные направления. Основной критерий – ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ. Общество и его проблемы, искусство, не игнорирующее реальность, история, признанная предупреждать повторение ошибок прошлого. Нет во вселенной ничего более многогранного, чем человек. С ним и хочу работать. Гарант беспрерывного познания.
— О чем ты мечтаешь?
Любовь: Помимо очевидной мечты и главной перемены, мечтаю в родном городе арт-пространство открыть: концертная площадка, репетиционная точки и бар под одной крышей. Чите не хватает такого места. Рок-группам играть негде, художникам нон-конформистам выставляться негде, а всем сочувствующим отдыхать.
— Чем ты увлекаешься? Удается ли заниматься этим в СИЗО?
Любовь: Рисую, играю на ударных и гитаре, читаю. Тут доступно только первое и последнее. Творчество – мой кислород, так что рада ему в любом количестве.
— Как к твоим злоключениям отнеслись родители, учителя, одноклассники, знакомые?
Все перечисленные поддерживают и пишут, что я бесконечно ценю! Приятной неожиданностью стали искренние слова поддержки даже от родителей одноклассников. В общем, я не одна и это прекрасно.
— Что бы ты хотела передать людям, которые тебя поддерживают?
Хочу сказать спасибо каждому, что пишет не только мне, но и другим политзаключенным. Знайте, что это невероятно важно. Каждая весточка, каждая строчка укрепляет мою веру в добро и солидарность, дарит силы и надежду. Жизнь, свобода и любовь едины. В это тревожное время я могу попросить вас только об одном: пожалуйста, сохраняйте в своих сердцах эти три вещи.