На прошлой неделе официальный представитель Генпрокуратуры Андрей Иванов рассказал, что за последние два года было отменено четыре тысячи решений о реабилитации жертв политических репрессий, а «дереабилитированным» был возвращен статус «изменников родины». Официальным поводом для этого стало сотрудничество «политических» с нацистами. О том, что для России значит процесс дереабилитации «Можем объяснить» поговорил с сотрудником центра «Мемориал» Ириной Щербаковой:
— Что мы имеем в виду, когда говорим слово «реабилитация»?
— Реабилитация — это формальный юридический процесс, по которому отменяются все предыдущие приговоры, и человек восстанавливается в правах. В середине 50-х годов, когда началась массовая реабилитация, это дало возможность людям восстанавливаться в партии и восстанавливать все, что можно было восстановить.
К сожалению, в советское время это носило половинчатый характер. Восстановиться можно было, но все требовало дополнительных справок и подтверждений, а выплаты, которые полагались реабилитированным, были минимальными. Хотя по-настоящему это должно означать полное восстановление в правах, отмену всех приговоров и, в том числе, признание государства, что по отношению к человеку была допущена полная несправедливость.
Реабилитация до Перестройки была несовершенной, волюнтаристской, хотя большое число людей и было реабилитировано — примерно три миллиона. После начала Перестройки важным достижением стал закон о реабилитации 1991 года. Этот закон был принят при консультации наших мемориальских коллег, таких как Сергей Адамович Ковалев и Арсений Борисович Рогинский, и это было единственное юридически закрепленное на государственном уровне осуждение политических репрессий.
Важно понимать, что реабилитация не требовала заявления от человека, она осуществлялась автоматически для тех, кто был осужден по политическим статьям, например, по знаменитой 58-ой статье, признанной преступной.
— А когда мы говорим, что люди были осуждены несправедливо, что мы имеем в виду? Несправедливое обвинение или суд?
— Приговор. Мы с вами понимаем, что обвинение может быть любым. Вас завтра могут обвинить в том, что вы рыли туннель от Бомбея до Лондона. Но если суд вас оправдает и скажет, что это все абсолютная ерунда, то на этом история закончится. А вот если было выдвинуто такое обвинение, и суд признал, что вы действительно рыли этот самый тоннель с целью террористических актов, тогда, конечно, будет другой приговор. Безусловно, речь шла о вынесенных приговорах.
— А как в списки реабилитированных попали коллаборанты?
— В законе содержался пункт, в котором указывались категории, не подлежащие реабилитации: совершившие военные преступления и преступления против человечности. Но ситуация, о которой вы спрашиваете, возникла по двум причинам.
Начнем с Адама. Весь коммунистический режим были основаны на механизмах репрессий, которые заложены в его основе, а до смерти Сталина эти репрессии носили массовый характер. Если мы говорим о цифрах, более-менее соответствующих этому закону о реабилитации, то это 12 миллионов человек — не убитых, а всего жертв репрессий. Расстрелянных чуть больше миллиона, и четыре миллиона — осужденных по политическим статьям.
Остальные в этих 12 миллионах складываются из депортированных народов. По отношению к ним репрессии применялись в административном порядке, и понятно, что у каждого чеченца, крымского татарина, калмыка и выселенного российского немца не было следствия и собственного следственного дела, а было только административное решение.
Есть очень сложная серая зона. Например, есть огромные цифры людей, осужденных по указам, так называемые «указники», и их этот закон не учитывал. Так вот, откуда вообще возникли эти претензии к Мемориалу (официальным поводом для ликвидации Мемориала в России стало наличие в списках жертв репрессий коллаборантов – прим. ред)?
В разных регионах начали вести списки, которые существовали в бумажной форме и назывались книгами памяти. В списки жертв репрессий люди попадали так: брались книги памяти, которые составлялись в регионах на основании доступных документов в архивах госбезопасности или Министерства внутренних дел. Чтобы точно сказать что-то о человеке, нужно было подержать его следственное дело в руках, и это приходилось делать в сотрудничестве с теми, в чьих руках находились архивы. Многие люди, в том числе и коллаборанты, были осуждены не за свои военные преступления, а за то, что боролись с советской властью после войны, то есть по 58-й статье, которая автоматически попадала в эти списки.
То есть если бы нам по конкретному человеку написали и сказали: «ребята, проверьте, что у него там есть кроме 58-й статьи», мы могли бы требовать дело и разбираться с тем, как он попал в списки. Хотя, кстати говоря, и это был был очень сложный процесс, потому что еще нужно доказать в суде, что человек действительно замешан в преступлениях. Это требует серьезных процедур, которые возможны только на основании документов, с которыми все может быть очень непросто, как мы знаем по опыту других стран.
Причем это проблема работает и в обратную сторону. Староста деревни, который был при немцах или какая-нибудь женщина, уборщица в офицерской столовой, с которой взяли расписку, что она будет доносить, а кроме этой расписки ничего не нашли — все эти люди были объявлены пособниками и не были реабилитированы.
— То есть схема такая: коллаборант мог попасть в списки жертв репрессий, но только в том случае, если он был осужден не как коллаборант, а как политический. Правильно я понимаю?
— Да, а потом его схватили, как лесного брата, например.
— Есть интереснейший кейс актера Всеволода Блюменталя-Тамарина. С одной стороны, он стал во время оккупации немецкий пропагандистом, а с другой, говорят, что из России его увезли силой. Вот как взвесить вот его вину, например?
— Вот потому я и говорю, что мы находимся в серой зоне. В демократических странах это тоже очень сложная процедура. Помните процессы над нацистскими преступниками в начале 60-х годов? Как трудно доказать вину, как сложно показать, что человек действительно сам осуществлял эти преступные приказы!
На Нюрнбергском процессе даже Шпееру удалось отбиться и не получить смертного приговора, хотя мы вообще-то понимаем, что он его заслуживал. Да, бывают очень-очень сложные юридические казусы, и бороться с этим очень сложно даже в условиях демократии действующего права. История Блюменталя-Тамарина тоже из этой серии.
Я могу привести еще пример. История генерала Паннвица, который создал знаменитые казачьи части, которые на советской территории действительно занимались страшными вещами. Его реабилитировали в начале 2000-х, а потом отменили это решение.
Честно вам скажу, в 90-е я думала, что если пойдет серьезный процесс, который возможен только при полном доступе к архивам, то дереабилитация возможна, но только таких людей, как те, кто входил, например, в «особые тройки». Им были вынесены несколько сот тысяч приговоров, под которыми стоят реальные подписи, и многие из этих людей реабилитированы. Например, Роберт Эйхе. Дереабилитация таких людей была бы возможна, если бы она бы связана с другим процессом – с осуждением [советской власти]. Если бы началась настоящая широкая десталинизация, этот вопрос встал бы совершенно по-другому. Однако она не была по-настоящему осуществлена, а сейчас вообще сворачивается и происходит, я бы даже сказала, ресталинизация.
‒ Вы считаете, что сейчас в России происходит реабилитация сталинских практик, сталинского суда?
‒ Да, они восстанавливают сталинские практики и сталинский суд, потому что вообще подвергают сомнению процесс реабилитации. Вообще, то, что они делают, идет по нескольким направлениям. Самая главная атака сосредоточена на всем, что ограничивает права и возможности авторитарного государства: принимать любые законы, менять конституцию как угодно и так далее. Общий посыл ‒ «государство имеет право на все».
Вторая вещь: раз это священная корова, то все фигуры, которые воплощают эту власть, — это основа этого государства. Этот процесс вы все время видите, его довели уже до Александра Невского, но ближе всего к нам, конечно, Сталин, потому что главный идеологический миф — это победа во Второй мировой войне.
Поэтому процесс реабилитации не случайно связан с программой десталинизации, выдвинутой «Мемориалом», которая началась с необходимости юридического осуждения Сталина на государственном уровне. От этой программы остались рожки да ножки — фактически только сказали «ладно, черт с вами, поставим памятники жертвам репрессий». Приказу о дереабилитации не просто так предшествовали изменения в этой программе, из которой убрали фразу о том, что террор носил массовый характер.
Помимо прочего, это все, конечно, носит антизападный характер, и является орудием пропаганды в этой войне. Мы все понимаем, против кого эта дереабилитация будет направлена: начнут проверять по польской линии, по балтийской и украинской. Немцев и финнов тоже туда подверстают. Будут пытаться доставать что-то на свет божий и трясти у нас перед носом документами, которые не давались историкам.