Журналист и советский диссидент Александр Подрабинек обвинил политзаключенных, в том числе Женю Беркович, в сотрудничестве с тюремной администрацией (сочтя таковым участие в спектаклях на зоне), пока другие политзеки находятся в изоляции за отказ взаимодействовать с системой. Публикация вызвала скандал: критики такой позиции считают, что несправедливо судить человека, который незаконно оказался за решЕткой. Мы поговорили с бывшим политзаключенным Андреем Пивоваровым о том, как на самом деле устроена жизнь в тюрьме, какие виды сотрудничества уместны и что значит сохранить достоинство за решеткой.
Андрей Пивоваров — российский оппозиционный политик и предприниматель. В 2019–2021 годах занимал должность исполнительного директора «Открытая Россия». В июне 2021 года был арестован по обвинению в участии в деятельности нежелательной организации и 22 ноября 2022 года приговорен к четырем годам колонии. 1 августа 2024 года освобожден в рамках обмена заключенными между Россией и США.
Я специфический заключенный, и мой путь прошел через два совершенно разных мира. Первые полтора года — Краснодар, «черный» регион, классическое СИЗО, потом ПФРС. Это зона с воровскими понятиями, криминальной субкультурой. Последний год — СМ в Карелии, полностью «красный» режим, где доминирует администрация и никакой воровской субкультуры нет.
Мы привыкли, что «черные» зоны — это криминал, опасные люди. Но на самом деле, если ты не часть криминалитета, тебе там легче — у тебя есть выбор, с кем выстраивать отношения. В «красной» зоне, как в Карелии, этого нет — ты один на один с администрацией, и постоянное психологическое давление становится нормой.
Мой опыт показывает: пусть на «черной» зоне хуже кормят, хуже бытовые условия, но есть ощущение человеческого сообщества. В Карелии у меня с первых дней была полная изоляция, сразу ШИЗО, потом ПКТ.
Что касается отношения к политзаключенным — это всегда проблема для администрации. Любое громкое дело привлекает внимание, проверки, адвокаты, письма, огласка. Им это не нужно. Проще работать с уголовниками по 228 статье, на которых можно давить без лишнего шума. Даже если сверху нет команды «гнобить», ты не получишь тех поблажек, которые доступны обычным заключенным: ни телефона, ни дополнительных передач. Ты всегда идешь по отдельной траектории — ни в одну «систему» ты не вписываешься, ни в криминальную, ни в административную.
Есть ли давление на политзеков со стороны криминалитета
Тюрьма — это тоже общество, а криминальный мир не живет в изоляции. Все эти фильмы про «идейных» воров, которые не имеют дел с администрацией — миф. На практике эти миры пересекаются, и часто администрации даже удобно влиять на зэков через верхушку криминальной иерархии. Дать немного вольности «верхам» — и «низы» не бунтуют. Это политика, просто специфическая, тюремная.
Конечно, администрация может попытаться использовать криминал, чтобы на тебя надавили. Но это требует усилий. Нельзя просто сказать: «начинаем прессовать». Нужно обосновать, за что именно. Если нет реального повода, такие попытки могут обернуться против инициаторов.
Что касается фразы «администрация тебя не защитит» — это тоже не совсем так. Да, тебя не защищают в привычном смысле, но ты под контролем. Особенно если дело громкое. Если бы, допустим, меня в тюрьме избили без санкции сверху, а информация об этом пошла бы в прокуратуру — у администрации были бы проблемы. Им сверху сказали не трогать, а тут — ЧП. Москва не прикроет, если ты нарушил указания.
Поэтому политзаключенного стараются изолировать. Отсюда спецблок, где строгий контроль и минимум контактов. Например, телефоны в других зонах есть — у меня не было. Камеры маленькие, по два-три человека. И подбирают тебе сокамерников: без тяжелых и насильственных статей. Администрация все это регулирует, потому что ты для них — риск.
Как делается выбор: сотрудничать с администрацией или нет
— На «черных» зонах сотрудничество с администрацией — это табу. Там действует четкое разделение: если ты «ровный», то держишься понятия, не контактируешь с «красными», то есть с теми, кто пошел на сотрудничество. Даже в автозаке таких людей стараются изолировать, чтобы не пересекались.
Сотрудничество — это не только доносы. Это и работа в лагерных учреждениях, участие в спектаклях, бытовые обязанности, которые выполняются по поручению администрации. Такие зэки автоматически получают статус «красных», и с ними не общаются, не здороваются, не сидят за одним столом.
Но как только ты попадаешь на «красную» зону — все эти понятия начинают стираться. В таких колониях нет альтернативы: система построена на полном контроле, и главная задача администрации — сломать блатную субкультуру. Даже если ты не хочешь работать, это не вопрос воли — это вопрос наличия рабочего места. В Карелии, например, работы может не быть вовсе, но отказ воспринимается как протест, и тебя просто за это держат в ПКТ (помещение камерного типа) без перерывов.
Почему ПКТ — это пытка
Формально все по регламенту: еду дают вовремя, хлеб — по норме. Но сам распорядок устроен так, что он психологически тебя ломает. Например, ты не можешь читать книги дольше полутора часов в день. Есть строгое время: около часа на чтение и письмо, плюс два или три коротких отрезка по 20 минут. Остальное время ты находишься в пустой камере 3 на 3 метра, где есть только унитаз, стол и кровать. И книжка, которой нельзя пользоваться вне установленного времени.
Ты не можешь ни спать, ни лечь, ни читать — за это сразу рапорт. Можешь только сидеть у стенки или ходить по кругу. Заснул — рапорт. Лег на пол — рапорт. И в таком режиме можно жить месяцами. Я сам провел в ПКТ три месяца, но есть люди, которые сидят там годами.
Иногда могут включить радио, но и там нет новостей — только одна и та же музыка, день за днем, час за часом. И это начинает сводить с ума. Никакой связи с внешним миром: свиданий нет, одна передача раз в полгода. У меня хоть адвокат приходил, но у других и этого не было. Физического насилия ко мне за это время не применяли, но к другим — да, особенно если на них не было внимания с воли.
Когда я ехал в колонию, думал, что не буду работать — хотел получить образование, даже смотрел, где можно начать учиться. Полтора года сидел в СИЗО без нарушений, рассчитывал, что смогу подавать на УДО. Но реальность оказалась другой: я приехал и сразу попал в ШИЗО, буквально с первого дня. Это автоматически считается нарушением, даже если оно формально надуманное.
Причины были абсурдные: «плохо убираетесь», «не так расстегнули рукава куртки». Начальник колонии с самого начала дал понять: «В отряде ты у нас не будешь». При этом подчеркивали, что это не их личное решение, а «вводная сверху» — мол, изоляция обязательна.
И ты стоишь перед выбором: или качать права и получать постоянные санкции, или пытаться выстроить хоть какое-то взаимодействие, чтобы облегчить быт. Но даже при этом у них есть все инструменты, чтобы просто «укатать» тебя — без побоев, но через изоляцию и полный контроль. Поэтому я все время находился в условиях, где не было даже возможности работать.
Уместны ли упреки политзеков в сотрудничестве с администрацией
Лично для себя я считаю неправильным обсуждать поступки людей, находящихся в заключении. Мы с вами в безопасности, в тепле, и оценивать моральный выбор человека в условиях тюрьмы — это не наша задача.
Оценку можно давать только в одном случае — если действия человека сделали кому-то хуже, и он это сделал осознанно. Все остальное — его выбор. Подписал человек бумагу о сотрудничестве — это его решение. Пока от этого никто не пострадал, не нам судить. Тем более, мы часто не знаем всех обстоятельств: как устроены женские колонии, какие там условия — говорят, что они еще хуже.
Я не порицал тех, кто принимал участие в самодеятельности, спектаклях и прочем. Это их решение, и в тех условиях я понимал — у каждого своя линия. И то, как ко мне относились в тюрьме, это подтверждало: меня не пытались встроить ни в одну систему, воспринимали отдельно.
Когда я уезжал из тюрьмы, один из самых уважаемых людей сказал мне: «Андрей, там, где ты будешь, можешь говорить, что ты наш друг». Это для меня была важная фраза. Мне даже подарили четки — у меня они до сих пор дома лежат. Это, можно сказать, лучший проездной из «черной» тюрьмы.