О росте агрессии в обществе и влиянии войны на повседневную жизнь в интервью «Можем объяснить» рассказала Анна Ривина, общественный деятель и создательница центра «Насилию.нет»
– Каким образом изменился уровень домашнего насилия за два года войны? Какие категории насилия выросли больше всего?
– Здесь есть проблема. В России никогда не было статистики по домашнему насилию. Мы никогда не имели в законодательстве понятия домашнего насилия, поэтому не могли его посчитать. У полиции нет никакой статистики. Они зачастую даже в убийствах не могут вычислить процент.
Это стало понятно еще во время ковида. Когда наступила пандемия, по всему миру кричали, что растет уровень домашнего насилия, потому что у них были показатели, и было видно, что они меняются: за счет обращений в полицию, в некоммерческие организации – которые, в отличие от, “Насилию.нет”, не маргинализированы статусом иностранного агента – и так далее. Россия же заявляла что у нас сократился уровень домашнего насилия. То есть когда во всем мире, в том числе в России, фиксировано происходит увеличение, наши приходят и заявляют об обратном. Сейчас мы имеем ту же самую картину. Невзирая на то, что я, моя команда и другие организации работают как могут, мы не можем сделать выборку по стране.
У нас нет этой возможности в силу того, что мы не можем везде дотянуться, что не все люди обращаются за помощью, не все знают, что можно обратиться, не все люди готовы на изменения. Самым показательным были бы цифры государства, но их нет. Если они и есть, то учитывая, как у нас обращаются с пострадавшими, они не будут отображать действительность.
О чем мы можем говорить очевидно? Когда начинается война, и наступают нестабильные времена, у людей появляется страх за свое будущее. К большому сожалению, это вынуждает женщин еще меньше обращаться за помощью, потому что они не знают, как и на что жить завтра, куда пойдут дети. Они считают, что можно еще потерпеть. Получается, что с начала войны у нас практически полностью вылетела профилактическая стадия. У нас пропала дискуссия про закон о профилактике бытового насилия. Теперь мы видим абсолютно несоразмерный поток информации в СМИ, по сравнению с тем, что было до 24 числа: убил, зарезал, сжег.
Выросло количество летальных исходов, когда не было ни желания, ни попытки помочь людям. Мы видим уровень насилия со стороны военных, которые возвращаются, и они абсолютно не в порядке. Видим уровень насилия со стороны мирного населения, потому что людей, не участвующих в войне, тоже коротит по-разному, и они нападают на других в общественных местах. Невзирая на то, что у нас нет возможности показать количественные изменения, качественные – на лицо. Но мы видим только верхушку айсберга. Мы не видим огромное количество того, что не долетает до СМИ, что не доходит до летального исхода, что не становится известным по причине того, как прописано законодательство, и как ведется учет.
– Есть ли какие-то данные о том, как военная пропаганда влияет на уровень насилия?
– Я отойду от термина “военная пропаганда”, я назову это “культура насилия”. Культура насилия – это когда человек, который отрубил вам голову, надевает военную форму, и после этого ему дают медаль. Когда человека гладят по голове за то, что он решал вопросы силой. Мы, так или иначе, все выросли в этой парадигме. Взять любую войну, на которой строится история страны: пришли сильные парни и на своих плечах ценой своей крови вынесли наше благополучие в сегодняшний день. Из-за этого у человека происходит диссонанс. Не всегда что-то кровавое и страшное оказывается негативным. Это романтизируют в песнях, фильмах, где угодно (я говорю не только про Россию, это международное явление).
Это играет с нами злую шутку: сидит женщина и думает, что ее бьет муж, но он же родину защищает, а значит, ему все можно, ему же так тяжело. Этот пример хорошо можно наблюдать по афганским и чеченским войнам, когда по стране сидело огромное количество уничтоженных психологически, порой и физически мужчин, спивались и не получали никакой помощи. Они были никому не нужны, они зачастую вели себя абсолютно чудовищным, неподобающим образом. Все их жалели за то, что они прошли, и закрывали глаза. Человеку не дали помощи и развязали руки на такое поведение. Чему учит военная пропаганда? Тому, что все должны заткнуться и с уважением смотреть на людей, которые делают за нас самую важную работу – “защищают родину”.
Мы даже не знаем, какое количество недошедших до криминала ситуаций происходит, когда возвращаются люди, переполненные уверенностью, что сделали что-то правильное, потому им теперь можно все. Теперь от общества они требуют в кафе бесплатной еды, а от женщины – секса. Мы не видим, чтобы их наказывали, мы видим, что их всячески продвигают как героев, и не важно, сколько на их руках крови.
Отдельно я бы проговорила про тенденцию, что пачками уходят на фронт мужчины, которые издевались над своими женщинами вплоть до убийства. Например, можно вспомнить дело Веры Пехтелевой, которую убил ее молодой человек. Она пять часов кричала, и соседи не могли сломать дверь. Сейчас он на войне, а если доживет – вернется героем. Таких много. Они получают за счет этой войны легитимацию и ореол святости.
Мы находимся в точке, когда мы не знаем, как закончится война. Вернутся ли они действительно героями, которым можно будет все, или им придется вместе с российским руководством пройти через раскаяние. Военная пропаганда – это разговор иерархический. Она ставит людей в неравные позиции. Она продвигает тех, кто якобы делает святое, и всячески принижает и запрещает тех, кто должен на них молиться и быть благодарным.
– Насколько этот процесс обратим? Сколько должно пройти времени, чтобы этот эффект сошел на нет, и общество вернулось хотя бы туда, где было до войны?
– Ключевой вопрос здесь – кто и каким образом это будет проводить. Будет ли это попытка что-то изменить или закрепить то, что есть. К большому сожалению, мы не знаем, кто выйдет победителем из этой войны, и каким образом это будет выглядеть.
Давайте немножко помечтаем, что добро, в нашем понимании, победило. Что мы видим в Германии (это не то, с чем стоит сравнивать, а просто такая самая крайняя точка)? Исследования говорят о том, что какая-то рефлексия на этот счет пошла в 70-е, когда дело дошло до внуков и внучек, потому что детям было очень сложно признать, что отец или мать были ужасными людьми. Сказать так про дедушку с бабушкой уже проще.
Я сейчас не могу себе представить, хотя мне бы очень хотелось бы, чтобы завтра это все сложилось в справедливом контексте. Я не могу себе представить, что завтра в России с неба сваливается прекрасное коалиционное правительство, что у нас начинают культивировать права человека, что мы залезаем во все архивы, все раскрываем. Если так случится, это будет большая и сложная работа – людей еще пару поколений будет шатать от этого. Проблема в том, что то, что происходит у нас сейчас, не воспринимается в вакууме. Это все ложится на абсолютно необработанную и не пройденную боль Чечни, Афгана, сталинских репрессий, Великой Отечественной, гражданской войны и революции.
Мы весь этот 20 век протянули. Мы не можем сейчас сказать, что мы переборщили и больше так не будем. Мы можем говорить о “сингапурском чуде”, когда у нас будет тотальное неприятие непослушания закона: подписали закон, что нельзя бить женщин, и все, кто это делает – сразу в тюрьму. Но мы не можем за счет победы или проигрыша в один день поменять менталитет, поведение и модель мышления тех людей, которые привыкли, что верховенства закона нет. Так что что бы ни произошло, Россию ждут очень турбулентные времена. Это вопрос на несколько поколений вперед.